Новую постоянную рубрику нашей новостной ленты «Неизвестный» Калашников» мы посвящаем 100—летию легендарного конструктора, имя которого носит ИжГТУ.
Не претендуя на открытия или сенсации, мы постараемся рассказать о том, что известно немногим или, на наш взгляд, осталось за рамками официальной биографии М. Т. Калашникова. Надеемся, это поможет заинтересованному читателю увидеть за «всемирно известным брендом» образ живого человека, его судьбу, полную испытаний, труда, поражений и побед.
При подготовке этих очерков мы использовали большое количество открытых источников — книги М. Т. Калашникова, публикации различных СМИ и книжные издания, а также — архив пресс-центра ИжГТУ. Всем уважаемым авторам этих материалов, указать которых просто не представляется возможным, приносим свою искреннюю благодарность.
Побег
В 1930 году семья спецпереселенцев Калашниковых оказалась в ссылке в Нарымском крае, в поселке Нижняя Моховая. Что это за времена, что за край, среди каких людей вдруг оказался одиннадцатилетний Михаил Калашников?
Бакчарский район Нарымского края (более 200 км от Томска), — край, где прежде жили только староверы, всегда избегавшие доступности и близости к людным местам. Климат — приравнен к районам Крайнего Севера, практически непригодный для земледелия. Знаменитое местное Васюганское болото — самое большое болото в мире, занесенное в Книгу рекордов Гиннесса (площадь болот 53 тыс. км²; для сравнения: площадь Швейцарии— 41 тыс. км²). Реки богаты рыбой, в лесах много промыслового зверя и птицы, ягод, грибов и кедрового ореха, но все это — в непролазной тайге.
В Бакчарский район переселяли раскулаченных крестьян из Алтайского края, Кемеровской, Новосибирской областей, а также — украинцев, бурят, немцев, молдаван и жителей прибалтийских народов, — всего 48 спецпосёлков. В учетных документах писалось просто: «Выслать в Нарым». Население района к концу 1937 года составило 9,8 тыс. человек.
По прибытии на место раскулаченные получали статус спецпереселенцев (или трудпоселенцев), корчевали тайгу под пашню и сенокосы, валили лес, строили бараки и конечно, жилье для работников комендатуры. Комендатуры расселяли, отводили земли, руководили работами, выдавали пропуска на передвижение (чтобы сходить в припоселковый кедрач или за ягодой, нужен пропуск), сами арестовывали, сами судили и сами расстреливали.
Население делилось на две категории: местное было правовым, ссыльные именовались неправовым, даже браки между представителями этих двух сословий некоторыми комендатурами запрещались. Из ссыльных сколачивались колхозы, которые были под «комендатурой» и официально именовались неуставными сельхозартелями. Обязанностью комендантов была также и организация питания спецпереселенцев. Например, летом 1931 г на строительстве Бакчара (Галкинская участковая комендатура) работающим спецпереселенцам выдавали в день 800 граммов некачественного хлеба и один — два раза мучной болтушки, в которой изредка попадался кусочек конины. Этот паек получали лишь выполнившие норму, при невыполнении хлеба давали 400-600 граммов.
Сам поселок Нижняя Моховая был расположен на одноименной речке (относился к ведомству Парбигской комендатуры Бакчарского района, в селе Парбиг находилась районная спецкомендатура Сиблага). О количестве жителей Моховой можно приблизительно судить по записям Парбигской комендатуры от 1938 года — «всего 138 семей: 602 человека, 146 мужчин,157 женщин, детей до 16 лет — 299».
Летом 28 июля — 2 августа 1931 г. в этих краях вспыхнуло единственное масштабное восстание ссыльных, в котором приняли участие жители населённых пунктов, расположенных между сёлами Высокий Яр — Крыловка — Бундюр (Чаинский район). Восстание началось как голодный бунт (на главной базе в Бакчаре для снабжения спецпереселенцев продовольствия оставалось на несколько дней), но потом обрело и политическую окраску. Ядром восстания стал 7-й участок комендатуры, где размещалось высланное из районов Кузбасса и Алтая крестьянство (кстати, в списках осужденных за бунт есть и несколько человек из с. Большие Кивары Воткинского района Удмуртии). Всего в восстании участвовало около полутора тысяч поселенцев.
30 июля 1931г. восставшие выступили на село Высокий Яр, где их разведка столкнулась с разведкой отряда активистов. В стычке был убит председатель Высокоярского сельского совета. Местные жители прятались в лесу. 31 июля повстанцы заняли Высокий Яр. Разгромив потребительскую лавку, они выступили на Бакчар. Через 2 км их встретил отряд активистов. Потеряв 20 человек убитыми, повстанцы отступили в Крыловку. Там они были прижаты к берегу реки Парбиг и расстреляны, — по оценкам историков — 250-300 человек. Преследование участников Парбигского восстания продолжалось и в послевоенное время.
А в мае—августе 1933 года по всем поселкам Нарымского края зашептались о страшном «Смерть — Острове», «острове людоедов» — острове Назино.
Из отчета инструктора Нарымского обкома партии Василий Величко о ситуации в апреле 1931 года: «На острове не оказалось никаких инструментов, построек, семян, ни крошки продовольствия. Люди начали умирать. Вскоре началось в угрожающих размерах людоедство. Из 6100 человек, прибывших в Томск, к 10 августа осталось в живых 2200». По воспоминаниям местных старожилов — Остров выл. Звук этого воя доносился до поселка Назино, расположенного на левом берегу Оби.
Расследование страшной истории партинструктор В. Величко провел по собственной инициативе в июле 1933 года, по горячим следам опросив десятки человек, имевших отношение к организации лагеря на острове, а также записал показания местных жителей. Доклад он отправил: в Москву — Сталину, в Новосибирск — Роберту Эйхе, в Нарым — секретарю Окружкома. После чего на полгода скрылся в тайге. Письмо Величко вызвало большой скандал в аппарате ЦК и руководстве ГПУ. Осенью 1933-го для расследования обстоятельств массовой гибели спецпереселенцев в Назино прибыла комиссия Сиблага. Следствие подтвердило факты, изложенные в докладе, после чего все материалы были засекречены. Самого автора уволили с должности инструктора, Величко ушел в журналистику, был военным корреспондентом «Правды» и дошел до Берлина, писал романы о Сибири. Написать книгу о том, что он видел в Назино, так и не решился.
Что именно из этих страшных событий было известно детям cпецпоселков, — мы уже не узнаем. Но тягости и горести ссылки они переносили наравне со взрослыми, о многом слышали, многое видели своими глазами, и, конечно, все это обсуждалось в доверительных разговорах. Напомним, что спецпереселенцам нельзя было выехать в другую местность на учебу или в гости, в армию их тоже не брали, это были люди без паспорта (единая паспортная система начала внедрятся в СССР в 1932 году), которые должны были остаться на всю жизнь в тайге.
Сосланные старики чаще всего смирялись с судьбой, но, молодые, попавшие в Сибирь еще детьми, — бежали разными способами (по оценкам историков- каждый третий пытался). Побеги были делом рискованным: все поселки были разбиты на кварталы, в каждом имелся квартальный старшина или уполномоченный из спецпереселенцев, которые вели учет живущих в домах, направляющихся на работу и обратно. За одиночные побеги, в первый раз, накладывали арест до 30 суток, за повторные, с разоружением охраны, убийствами и т.д. дела пойманных беглецов оформляли как уголовников и дела передавали на рассмотрение троек ОГПУ. Но люди продолжали бежать: в 1932 г. — 40,2 тыс., в 1933 г. — 49,7 тыс. Разная судьба ожидала беглецов. «По свежим следам» их вылавливали и возвращали на бывшее место ссылки. В 1932 г. возвращено 9,4 тыс., в 1933 г., — 12,6 тыс.
Думал о побеге из ссылки и подросток Калашников. Об этом факте своей биографии он почти всю жизнь по понятным причинам предпочитал умалчивать, а, возможно, и — рассказал лишь то, что рассказал. Когда приходилось заполнять всевозможные анкеты, когда избирали депутатом, когда давали Звезду Героя — все опасался, что тайна раскроется. Даже близкие — жена, дети, друзья — узнали об этом только за десять-пятнадцать лет до его кончины.
Впервые Михаил отправился в родную Курью в 14 лет. За тысячу километров, в одиночку, выправив поддельную справку об освобождении из ссылки; родители — все знали, но удержать не смогли. Однако, работы в родном селе для него не нашлось, у сестер были свои большие семьи, и он через три месяца вернулся обратно. Через год, зимой 1935 года, он бежал снова, но уже с приятелем — колхозным бухгалтером Гавриилом Бондаренко.
М. Т. Калашников: «...нашел нарост на дереве, как гриб. Ровно срезал, обвел печать чернилами и прижал на гриб — она и отпечаталась. Я снова обвожу чернилами и бац на бумажку — точно та же печать вышла. Я этих печатей переделал чертову уйму. Вначале не получалось. А надо было точно сделать. Наконец-таки получилось. Я, когда сделал, — показал Гавриилу-бухгалтеру.... у него красивый почерк, и мы пишем: «Освобождение из ссылки, разрешается выехать на родину».
Вместе с Бондаренко они недорого купили старенькое охотничье ружьишко. Опасаясь задержания милиционерами, проходя деревни, они изображали конвоирование правонарушителя. Однажды их попыталась задержать милиция, они убежали, но после этого случая избавились от ружья, выбросив его в какую-то речку. Где пешком, где «зайцем» на товарняке, с поддельными справками, которые в пути продали таким же беглецам за 25 рублей, — чем и жили. По справкам получили настоящие паспорта и — стали свободными гражданами.
На этот раз работа в Курье для Михаила нашлась — на машинно-тракторной станции. Именно в это время в его руках оказалось и первое в жизни оружие — найденный на чердаке ржавый пистолет Браунинга. Михаил попытался его восстановить и был поражен совершенством и продуманностью всех его узлов и механизмов. К несчастью, кто-то донес на него, Калашникова даже арестовали, но, поскольку оружия не нашли, быстро отпустили.
М. Т. Калашников: «Решили — надо убегать из родного села как можно дальше. Достал я пистолет, и мы ночью ушли. Нюра плакала страшно, свои валенки отдала. Вот так и началась жизнь на свободе».
Друзья оказались в Казахстане, на железнодорожной станции Матай Талды-Курганской области, 1268-й километр Турксиба. Здесь Михаил устроился учетчиком на работу в депо, получил место в вагоне-общежитии, вступил в комсомол и даже был назначен техническим секретарем политического отдела 3-го отделения Туркестано-Сибирской железной дороги.
Старожилы Матая рассказывали, что уже тогда у Калашникова были конструкторские идеи, все депо помогало ему c чертежами для его затей. Однако, для того, чтобы собрать какие-то работающие устройства, у молодого парня не хватало ни знаний, ни опыта.
Когда в августе 1938 года из Бурлю-Тобинского военкомата пришла повестка о призыве в армию, Калашников заявил, что ему нравится техника, и попросил, чтобы его отправили служить в танковую часть.
