22 февраля 2022 года ижевскому «Механу», сегодня — ИжГТУ имени М.Т. Калашникова, исполнится 70 лет. Официальная история ИМИ-ИжГТУ достаточно хорошо известна: написаны о ней книги и замечательные мемуары, есть в университете документальный архив, большие собрания музейных экспонатов, фотографий и фильмов.

Но 70 лет — это целых 25 567дней! А в каждом из них — великое множество действующих лиц и самых разных событий, из которых и складывалась одна общая судьба, большая жизнь университета. Рассказать обо всех ее героях и обо всем, что было — просто невозможно, но зато можно вспомнить отдельные, известные или всеми забытые, счастливые, удивительные или драматичные истории, в которых, как в капле воды, отразилась вся полноводная река времени*.

О жизни и о ракетах

Второй от рождения, 1954-й учебный год в ИМИ был связан с началом деятельности кафедры «Проектирование механизмов и машин» (будущая «Стрелковое оружие») объединявшей и стрелковое, и артиллерийское направления. Первый завкафедрой — Аркадий Андрианович Юркин, выпускник ленинградского Военно—механического института, к. т. н., а его коллеги — два «бауманца»: Владимир Иванович Кулагин и Владимир Наумович Гринберг, который работал в ИМИ на полставки, а в основном — в КБ «Машзавод», где занимался стрелковым оружием и авиационными пушками.

Владимир Наумович — Заслуженный деятель науки Удмуртской республики, доцент, кандидат технических наук, 13 лет стажа на Ижевском машиностроительном заводе, заместитель главного конструктора (4 года), 47 лет стажа в Ижевском механическом институте, первый завкафедрой ракетчиков ИМИ, создатель метеоракет, изобретатель, на счету которого около 80 изобретений, конструктор, две разработки которого с 1968 года (!) до сих пор в производстве. А еще — любимец студентов и коллег, представитель великолепной категории педагогов и инженеров, которые составят честь любой стране и любому техническому университету.

Владимир Гринберг родился в 1924 году, в 1946-ом поступил в МВТУ им. Баумана, однокурсник Бориса Саушкина, фронтовика, одного из основателей «Механа». Как вспоминал Владимир Наумович: «Вообще, все мои однокурсники были в „зеленом“, — фронтовики».

Два приятеля и однокурсника, закончив вуз, приехали в Ижевск по распределению и, — не без одобрения своего декана в МВТУ и первого ректора (директора) ИМИ В. П. Остроумова. А Владимир Павлович, как все единодушно вспоминают, кадры подбирать умел!

В этом году Владимиру Наумовичу исполняется 97 лет. А в прошлом, ковидном году, во время самой жесткой изоляции, волонтеры подарили Владимиру Наумовичу планшет, и, — после недолгой консультации всемирная Сеть приобрела еще одного продвинутого и активного пользователя! Учитесь, молодежь!

В марте 2009 года Владимир Наумович прочел лекцию для студентов сразу нескольких курсов Машиностроительного факультета. Запись ее сохранилась, «о жизни и о ракетах» лучше его самого, наверное, никто и не расскажет...

В. Н. Гринберг: о жизни и о ракетах

«О чем мы, собственно, будем с вами говорить? Наверное, немного — о жизни и немного — об инженерных делах. Наверное, так.

Если о жизни, то жизнь людей моего поколения — практическая, взрослая, началась довольно давно, с первых дней войны. С 22 июня 1941 года мое поколение вступило во взрослую жизнь. К сожалению, не все дошли до конца войны, большинство не дошло, но, тем не менее, мы начали взрослеть быстро, буквально говоря, к концу первого военного месяца.

Нас, школьников, а я тогда сумел перебраться в 9 класс, собрали в школе и сказали: «вот, есть два направления. Кто хочет — в пожарники, а кто не хочет в пожарники, может поехать на оборонные работы под Смоленск», а большинство девочек забрали учиться на санинструкторов.

Я изъявил желание поехать на оборонные работы, и попали мы в очень интересную кампанию: моя школа входила в Краснопресненский район Москвы, а в этом районе находились консерватория и МГУ. Таким образом, удивительно интересная компания, в которую я угодил, это был биологический и математический факультеты МГУ и консерватория. Конечно, особенно хороша, и очень мне нравилась консерватория — многие из тех, кто был тогда там, стали общеизвестными артистами, хотя, большинство, к сожалению, просто не вернулось...

Мы начали заниматься тем, что обычно делали в таких местах — строили всякие дзоты, проволочные заграждения, копали бесконечные рвы, которые, кстати, немцам совсем не помешали. Ничего им не помешало, потому что они шли по дорогам, а мы копали рвы не по дорогам...

Короче говоря, где-то в конце сентября немцы подошли к Вязьме, городу неподалеку от Москвы и, как вы знаете, между концом сентября и началом октября наша армия уступила, точнее говоря, побежала. И мы — побежали. Все, кто не был призывного возраста, мальчишки, и я в том числе, были отправлены домой. А те, кто не попал домой, те почти все погибли, потому что было знаменитое Вяземское окружение, где погибло практически все большое московское ополчение.

Я пришел домой к себе в Москву, это был уже конец сентября. Москву бомбили практически каждый день, хотя погода была нелетная. Все время дожди, осень ранняя, противная, но отдельные самолеты немецкие прорываются и бомбят. Школы не работают, в них, конечно, госпитали.

Походил я, походил, и мой родственник, который работал на ЗИСе (это, кто не знает, нынешний ЗИЛ), говорит мне: " Чего болтаться? Приходи на завод работать, тебе еще год до армии«. Пришел я на завод, и меня спрашивают — а что ты умеешь? А ничего я не умею, восемь классов только закончил. Ну, ладно, мы тебя возьмем чертежи копировать!

Тогда на заводах был огромный круг людей, который занимался копированием чертежей. Чертеж делали на ватмане, потом на ватман клалась калька, чертеж копировали тушью, а потом «синили» — размножали на светочувствительной бумаге на машинах. Так я стал копировщиком — единственным в отделе, остальные все были дамы. Но, поскольку с дамами я конкурировать не мог ни в быстроте, ни в аккуратности, да еще испортил один большой чертеж — залил его тушью, начальник мне сказал: «Пожалуй, надо тебя переводить в конструктора — там ты столько не нагадишь», и, таким образом, я угодил в конструктора со своим восьмилетним образованием.

А завод был страшно интересный! Что меня поразило, и сейчас я это осознаю, что практически все ИТР были инженерами. Завод-то, собственно, образовался и начал выпускать ЗИС- 5 где-то в 1932 году, причем, строили его американцы и немцы, все оборудование было американское и немецкое, а большое количество инженеров проходило стажировку в Америке не один год, и уровень подготовки инженерных кадров был очень высокий! Меня поразило, что они все без конца считали: ни один ничего не делал без расчетов, бесконечные логарифмические линейки. И, что самое сейчас удивительное, там, где я работал, а работал я в отделе главного механика, была замечательная благожелательная атмосфера.

Меня прикрепили к одному конструктору, причем, он уже был после армии, после фронта, уже был ранен, а тогда сильно раненых домой не отпускали, а посылали работать на завод. И таких достаточно много собралось молодых ребят, пришедших с фронта, которые работали вокруг меня. Я стал заниматься конструкторскими делами — ничего, естественно, не зная в черчении — ну, что мог дать восьмой класс? Кстати, ничего этого в расчет и не принималось. Как-то начальник увидел мой чертеж, где было коническое сечение, — там, как известно, должна получаться либо парабола, либо гипербола, а я нарисовал нечто непонятное. Начальник спросил:

— Ты в каком институте учился?

— Не учился я ни в каком институте, я восемь классов закончил ...

— Что!? И ты не знаешь, что такое коническое сечение?!

— Нет, не знаю...

— Так вот, чтоб я больше не слышал, что ты чего-то не знаешь! Иди и делай!

Так я понял, что бессмысленно в ту пору говорить, что я чего-то не умею или не знаю. Я начал постепенно, вместе с другими, заниматься практически тем, чем занимался отдел главного механика, — ремонтом оборудования.

А в конце октября завод стал эвакуироваться. Огромный завод поехал сразу в несколько уральских регионов, а я попал в Челябинск, куда уехала кузнечнопрессовая часть завода.

Там я начал работать, но, правда, работать — это, наверное, не то слово. Это были страшные времена. Нас долго везли, больше месяца. И привезли в... поле. В этом поле стоял недостроенный корпус доменного цеха, а, если вы знаете, доменные цеха очень высокие, там огромные печи, большое оборудование, а кузница — кузнечнопрессовая часть завода — низенькая, без вентиляции, там все идет в окна наверху, фонари, а тут — огромнейший цех. В этот цех поставили паровые молоты, которые надо было чем-то питать, поэтому пригнали паровозы...

Стоят паровозы, дают пар, молота стучат, а многое еще надо делать на станках...Станки поставили прямо в снег: стоят в снегу станки, вокруг них — стоят рабочие в валенках, и, как ни странно, — все работает! Станки крутятся, цех штампует, что-то делает.

В таком состоянии проработали, наверное, с полгода, пока все образовалось, и построили два-три корпуса. А занимались мы оборудованием, которое в войну очень любило ломаться: работали ведь по 12 часов — это обязательная норма, и воскресений, выходных — ничего этого не было. Естественно, все начало разваливаться, все нужно было ремонтировать и ремонтировать быстро. Ну, например, был у нас самый большой 8-тонный молот, который штамповал колен вал для танка Т-34 . Сам танк делали рядом, на Кировском заводе, который был недалеко от нас. Остановиться молоту нельзя, а в этих молотах станины имеют сложную конструкцию, страшно сложное литье — а где его делать, как его делать, каким образом? Приходилось думать без конца. А если это станина — ну, по крайней мере неделя работы: ведь чтобы ее изготовить, нужны модельщики, чтобы сделали модель, ее отлить, потом обработать.... Ну, мы ее ремонтировали, так сказать, по своей наивности: лишь бы работала, пока не привезут новую. И была куча другого оборудования: без конца ломались мостовые краны, которые работали в страшно тяжелом режиме, ломались железнодорожные краны, станки, в общем, наш отдел механика занимался постоянным ремонтом этого оборудования.

Кроме этого, мы делали много нестандартного оборудования — конвейеры, толкатели и т. д. Производство росло и его требовалось оборудовать всяческими средствами механизации. Я с благодарностью, кстати, воспринимаю все это рабочее время, поскольку для инженера это буквально «золотое дно». Думаю, всякий хороший инженер должен бы был пройти сквозь это. Мы сталкивались с невероятным количеством самых разнообразных машин: станки, автомобили, паровозы, пресса, молота, различного типа краны, все это проходило через наш отдел, все это мы бесконечно ремонтировали, модернизировали, улучшали и прочее, а для меня это была великая школа, которая сохранилась практически на всю жизнь.

Это время для меня, как техника, пожалуй, было одно из самых интересных, потому что я узнал столько машин, сколько никогда бы не узнал, если бы не военные годы в отделе главного механика.

Потом закончилась война, и я подал заявление на подготовительные курсы МВТУ им. Баумана. Надо сказать, что еще до войны я был несколько «инфицирован» оружием. Как это получилось — непонятно, но я прочел в журнале " Техника — молодежи" серию статей под названием " В поисках оружия«, которые написал наш известный оружейник Федоров*. Ну, и вот я как-то на этом деле свихнулся и собрался поступать в МВТУ им. Баумана. С завода в институт меня с трудом отпустили, но все же я окончил подготовительные курсы и поступил на артиллерийский факультет. Учился, как и положено, шесть лет и закончил училище.

Преподаватели у нас были великолепные, как правило, основные курсы проектирования, технологию, внутреннюю баллистику вели не просто ученые, а видные ученые в этой области: генерал А.А.Толочков**, генерал Владимир Евгеньевич Слухотцкий***, Эдуард Адамович Саттель (кстати, француз по происхождению, который приехал в СССР и остался, и которому сам Сталин дал рекомендацию в партию), — таких людей много было на факультете.

Я закончил институт, и нас распределяли — вы знаете, была такая система распределения, — так я попал в этот город. Приехал я сюда, на «Ижмаш», который, кстати, знал и раньше — я приезжал сюда на практику в 50-ом году и немного познакомился с заводом, и попал в отдел главного конструктора, тогда он назывался «58-й», на должность конструктора.

Правда, это был другой завод, не ЗИС, а совсем другое предприятие. Это был чисто военный завод, которым командовали военные, а под командованием полковников и генералов и дисциплина была соответствующая. Той простой душевной обстановки, которая была на ЗИСе, тут и в помине не было, а была жесткая система отношений.

Отдел был довольно маленький. В отделе, который занимался оружием, было всего 50 человек и среди них — не больше пяти инженеров. Удивило, что они ничего не считали: если на ЗИСе без конца двигали линейками, то тут как бы ничего этого не было, отсутствие инженерных кадров и низкая теоретическая подготовка меня крайне удивляла. Единственный человек, который умел считать пружины, считался, чуть ли не колдуном или волшебником, а поскольку пружин все-таки на заводе было много, — тут и пушки были, и пулеметы, и автоматы, они всем были нужны. А пружина — такая капризная дама, не всегда хорошо получается и еще имеет обыкновение ломаться.

Отправили меня в бюро текущего производства автомата. Да, надо сказать, когда я приезжал сюда на практику, здесь работали немцы-оружейники. Их привезли из Германии, они сидели в отдельной комнатке, и общаться с ними было не положено — тот, кто знает конструкторское бюро «Ижмаша», там, на втором этаже, где расположены всякие службы — там и была их комнатка. Поскольку мы проходили конструкторскую практику, это была база практики, мы должны были поутру являться к нашему руководителю — зам главного конструктора Камзолову — это известный в нашем городе человек, и мы этих немцев видели, насчитали пять или шесть человек. Они без конца чертили, чертили оружие. Им давали задание то на одно оружие, то на другое, но никуда это в дело не шло, чертежи у них брали и складывали, брали и складывали. Накопилась огромная пачка этих чертежей, которая существует до сих пор, как я узнавал.

Позже, когда я смог это оценить, меня поражала в этих чертежах блестящая графика — таких красивых, потрясающе красивых чертежей я никогда и нигде больше не видел. Чертили они совершенно великолепно. Причем, могли делать какую-нибудь оружейную систему изначально: сначала заготовки, штамповки, холодная, горячая штамповка, техпроцесс, и, наконец, само оружие — могли делать все, были крайне универсальны. Когда понадобилось сделать какую-то машину для испытания пружин, они тут же вынули какие-то специализированные линейки для расчета пружин, начали считать, делать и сделали. Требовалось сделать крыло для мотоцикла — глубокое, они и его спроектировали ... Уровень был высокий.

Кстати говоря, хотя общаться с ними было нельзя, да и по-русски они не говорили, я упросил нашего шефа свести меня с кем-нибудь из них поговорить. Среди них был технический директор фирмы Отто Грюнер. Если в зале есть оружейники, они должны знать, а если не знают — то узнают, что был такой немецкий пулемет MG42. Так вот автором этого пулемета как раз и был доктор Отто Грюнер, который как раз говорил по-русски и даже чертежи надписывал по-русски. И вот шеф однажды привел меня к себе в кабинет и познакомил меня с этим Отто Грюнером. Я по своей мальчишеской наглости даже спросил его «а почему у вас такая сложная штампованная коробка на пулемете?» А он ответил: " это для вас сложная, а для нас — несложная«...

Короче говоря, я стал работать в этом бюро по автомату и проработал около трех лет. Автомат появился на производстве в 50-ом году, и, как всякое оружие, он начал «болеть». Ведь всякая машина — как человек: живет-живет, потом заболела...Отчего заболела, что случилось, и как с этой неприятностью бороться? Даже винтовка, которую делают пятьдесят лет на заводе, вдруг, бывает, переставала работать. Мне рассказывал старожил: вдруг происходил пропуск патрона: скандал, не работает винтовка! А пятьдесят лет делали...

Так же случилось и с автоматом: он без конца болел. То, что-то без конца ломается, то что-то еще не получается... Был однажды такой случай, я еще только начал работать: вдруг в разгаре рабочего дня несется кто-то по коридору бюро со страшным криком: " Чик пропал, чик пропал!" Я и слова-то такого не знал — что такое " чик«? Спрашиваю шефа: в чем дело, что случилось? А он говорит, «это автомат со складным металлическим прикладом». Оказывается, когда приклад закрывают, защелка должна щелкнуть, а они должны были услышать, что она щелкнула, т. е. сработала. Причем, защелок было две — справа и слева. Так вот одна щелкает, а другая — нет, молчит! И с этим «чиком», они и несутся... Столько бывает порой невероятных тонкостей, оказывается, там нужно было так построить размер, чтобы сработала сначала одна защелка, а только потом другая, — было бы очевидно, что они сработали...

С автоматом долго продолжались всякие неприятности, но меня достала главная- поломка ударника автомата Калашникова — эта эпопея длилась, наверное, год. Ударник имел особенность ломаться в разных местах, и если бы он ломался после живучести! Живучесть была 15 тыс. выстрелов, но он имел обыкновение ломаться задолго — около 4-5 тыс. и ничего мы не могли придумать! Что только мы не делали с этим ударником: и шлифовали это место, где он ломался, и упрочняли, и колотили, и били — ничего не получалось! Строили специальные машины, чтобы понять, в чем дело: была огромная машина, по которой вместо патрона проходила медная лента и по которой колотил ударник, но все равно ничего не помогало!

И, наконец, М.Т. Калашников решил ударник переделать — а он был круглый, — и предложил: давайте сделаем его плоским, как пружину, как пластинку. Сделал его именно такой, и этот ударник живет и совершенно не думает ломаться, хотя гнется во все стороны. Ну, это известный машинный прием повышения живучести деталей — уменьшить жесткость.

Кроме того, я все время отвлекался на пушки: на заводе, кроме автомата отрабатывали авиационные пушки. Их делали давно, всю войну и делали потрясающие пушки, о которых, может быть, уже все и забыли, но они были удивительные. Наш штурмовик «Ил-2» стали комплектовать мощной пушкой калибра 37-мм: она длиной, наверное, была больше двух метров, невероятное сооружение, скульптура из металла. Вся отфрезерованная, огромнейшая совершенно и ее ставили на штурмовиков. Правда, пришлось ее снять, потому что отдача была столь велика, что бензин отливал из баков и мотор глох, но до сих пор в музее она лежит...

После войны стали делать новые пушки и среди них была замечательно хорошая под индексом Н-37 известного московского КБ-15, поставщиков авиационных пушек. С этой пушкой тоже были постоянные неприятности, с которыми наш отдел пытался бороться. С этими пушками были свои фокусы, и так я занимался автоматом и пушками, наверное, года три.

Потом Евгений Федорович Драгунов позвал меня к себе — он занимался целевым и спортивным оружием. А мне, честно говоря, надоело ремонтировать автомат и улучшать его живучесть, и я согласился перейти к нему. Организовалось такое небольшое конструкторское бюро, в котором было четыре-пять человек: начальником Драгунов, я, Иван Егорович Дерюшев, будущий зам. главного конструктора, Иван Ефимович Семеновых, будущий главный конструктор завода, — вот этой компанией мы в основном работали и делали всяческое целевое оружие года до 1957 года.

Между тем, в 1956 году в стране начался невероятный ракетный бум. Во времена Хрущева было задумано ликвидировать авиацию, артиллерию и т. д., делать только ракеты. На наш завод дали делать жидкостную ракету под названием «Коршун». Построили новый большой цех, приехало много специалистов, главным образом, из Казани, из КАИ — человек десять, а, может быть, и больше. Приехали ребята из Тулы, Днепропетровска, Ленинграда — собралась кампания человек в пятьдесят, которая должна была заниматься ракетами.

Но ребята только что приехали, опыта у них никакого нет, а те, кто работал на заводе, вообще ничего не знали про ракеты и начальство мне говорит — ну, поработай с ними, пусть они хоть что-то узнают про конструирование, про чертежи, они ведь чертежей не знают! А чертежи на заводе было совершенно святое дело, поскольку — военная приемка, военная продукция, культ чертежа был невероятно высок. Этого в институтах, к сожалению, не знают, это можно понять, только работая с документацией.

Я, скрепя сердце, перешел туда и стал заниматься ракетами. К счастью, на ту ракету, — «Коршун», неуправляемую ракету на 50 км, очень красивую. Только летать она не хотела. И имела обыкновение на минусовых температурах взрываться. Что только мы с ней не делали, и как только не переделывали, — взрывается и все! Был и второй вариант этой ракеты для метеослужбы — она должна была летать на 80 км и поставлять метеоданные, и она тоже не хотела летать эти 80 км. ни за что! Короче говоря, армия отказалась от этой ракеты. Жидкостные ракеты — это достаточно сложно для неуправляемой ракеты, и мы как бы остались не у дел... Тогда возникла идея вместо жидкостной ракеты сделать твердотопливную, которая и проще, и надежней. И мы, по собственной инициативе решили такую сделать.

Начальники нас поддержали и с небольшой кампанией — несколько человек и я, в том числе, стали разрабатывать аналог этой ракеты (она называлась С325 —Б, а наш твердотопливный вариант мы назвали 25-2). И мы ее сделали. На дальность 50 км, как и требовалось, еще были и жесткие требования по кучности для этой ракеты. Тем не менее, что-то у нас получилось, и мы ее испытали. Что называется, новичкам везет — мы мало что понимали в ракетной технике, все были новички. Кстати, всю ракетную технику в Советском Союзе сделали молодые люди, окончившие институт, все кого я знаю, это были ребята 22- 23 лет, только начавшие работать. Такой же была и наша кампания — совершеннейшая молодежь, но нам, видно, везло по нашей глупости и не учености: ракета наша полетела очень хорошо.

Полетела через ту дальность, которая требовалась, полетела на 70 км, а не на 50 и показала очень хорошую кучность. Решено было такую ракету делать. Но пока собиралось это все, шли предложения, армия отказалась от такой неуправляемой ракеты. Посчитали, что она слишком маломощная: боевая часть всего 50 кг, а для этой дальности боевая мощность требовалась побольше. Получилось, мы остались без ракеты.

Но был второй вариант, о котором я говорил, — метеоракеты, которая должна была летать на 80 км, но не летала. Тогда Центральная метеорологическая обсерватория предложила нам сделать метеоракету на базе нашей твердотопливной и, чтобы она летала на 100 км. Надо сказать, опыта у нас было ничтожно мало. Да и во всей стране 57-58 годы — это вообще самое начало ракетной техники, но мы очень старались! Очень хотелось.

И вот где-то в 1961 году мы испытали свою двухступенчатую ракету для метеослужбы. Надо сказать, что и она не сразу получилась. Есть известная примета у конструкторов: если первые полеты, первые результаты удачны — жди неприятностей. Так и у нас получилось. Она сначала полетела очень хорошо, и высоту получила хорошую, все было хорошо. Но мы, по своей молодой наглости, решили ее еще улучшить — и после этого она перестала летать. Это было ужасно! Дело в том, что все мы, приезжая на полигон, даем гарантию, что ракета не выйдет за определенный радиус. Полигон — большая организация, но стрельнуть-то сложно. На полигоне множество служб: жилой городок, испытательная станция, пусковая площадка, железная дорога, и надо так бабахнуть, чтобы ничего этого не задеть. Короче говоря, полигон большой, а пятачок, куда нужно попасть — совсем небольшой, а наша ракета так испортилась, что стала летать куда попало. И нас с позором выгнали с этого Центрального испытательного ракетного полигона, и мы поехали с нашей несчастной ракетой в Казахстан, где ее и доводили.

Надо сказать, она в общем-то получилась, в 1963 году мы эту ракету окончательно сделали, и она в этом же году пошла в производство. И делали — еще раз скажу это молодые ребята, которые в 58-59 годах только заканчивали институты. Кстати, в это время и много появилось уже ребят в нашем КБ из нашего института, по специальности еще не ракетчики, но влились в нашу кампанию и образовались в этом деле.

Так на «Ижмаше» появилось ракетное производство. О нем мало кто знает, все это было ужасно секретно, нигде об этом не говорилось, но дело в том, что сама ракета широко " расползлась" повсюду. Ее стали использовать на кораблях, — по мировому океану ходит много наших кораблей со всякими заданиями, а метеослужба объединяет все широты, и оказалась наша ракета близко, например, к Северному полюсу, на острове Хейса.

Это замечательное место: там зимой страшно холодно, а летом температура доходит до +8 и даже трава вырастает. Занятно смотреть, как в зеленой траве ходят белые медведи, замечательное зрелище. На этом островке была маленькая обсерватория под названием " Дружная", отличная обсерватория, человек 50 всяких специалистов, — вот там и опускалась наша ракета.

Потом мы стали осваивать Антарктику с нашими экспедициями, и на станции Молодежная организовали еще одну станцию для пуска ракет. А там — особые условия, как вы понимаете, говорят, там холодно очень! Но эта ракета хорошо себя зарекомендовала на всех широтах, и даже стала попадать за рубеж — в Индию, Германию, стала довольно известной. Пожалуй, это вторая ракета, которую использовала метеослужба.

Потом метеослужба поверила, что мы что-то умеем делать, и заказала нам поменьше ракету, не такую тяжелую, как наша. Первая (М-100) весила 480 кг, была довольно большая. Пускалась она на станциях зондирования, а команды, которые их пускают — относительно небольшие по численности, нескольким людям трудно управляться с тяжелой ракетой. Нас попросили сделать более легкую, и мы сделали другой вариант — МР-06. Это была небольшая ракета, но мы уже чувствовали себя очень знающими ребятами, у нас появилась совершеннейшая смелость и мы решили сделать, ну, очень современную ракету. Например, решили, что 50% по массе надо сделать из пластмассы, широко применяли там всякие интересные современные материалы. Она была достаточно легонькая, летала уверенно свои 60 км...Потом на базе первой ступени нашей первой ракеты мы делали ряд других: на 60 км, на 80 км, т. е. получился у нас довольно большой комплекс ракет для метеозондирования

Так и продолжалась эта история, но, к несчастью, ракетное производство с завода сняли. Его передали на другие заводы, одну из ракет — в Челябинск, другую — делать в Казахстан и с завода это производство ушло. С тех пор, с 1978-79 годов, на заводе перестали делать эти ракеты, и, к сожалению, вся эта интересная служба, которая немало сделала, перестала существовать...

Ракетное производство закончилось, мне там делать было нечего, и я попал сюда, поскольку на факультете машиностроения появилась специальность ракетостроение. Стал работать в этом институте и учить ребят как делать ракеты. И почти 50 лет этим занимаюсь. Кстати, многие наши выпускники стали заметными специалистами в этой области — в той, которая делает, скажем так, основные боевые ракеты.

Если у вас нет вопросов, будем считать, что я рассказал, все что хотел. Добавлю только еще одно, не как конструктор, а как человек много лет преподававший: все-таки, надо упорно учиться, и есть вещи, которые надо обязательно знать. Но главное — научиться думать! Мы хотим научить вас этому, и наша специальность дает такую возможность. Это сложные специальности — оружейная, ракетная, но главная ваша задача — все-таки научиться думать. И чтобы вы не боялись это делать, всегда были уверены, что сумеете справиться с любой задачей. Вот, собственно, и все«.

На фотографиях: Владимир Наумович Гринберг

*В рубрике использованы материалы печатных и интернет-СМИ, «Живой книги ИжГТУ», архивы технического университета и Управления по связям с общественностью ИжГТУ имени М.Т. Калашникова

Примечания от редакции:

*Владимир Григорьевич Федоров — создатель первых русских автоматических винтовок и автоматов и основоположник отечественной школы прославленных конструкторов стрелкового оружия.

Алексей Александрович Толочков (1893 — 1974 г.г.), учёный в области внутренней баллистики, сопротивления стволов и теории лафетов. Д.т.н., профессор, генерал-майор-инженер. Заместитель начальника и научных консультант НИИ-3 Академии артиллерийских наук. Лауреат Государственной премии. Заслуженный деятель науки и техники РСФСР.

Владимир Евгеньевич Слухоцкий (1893 — 1976 г. г.), учёный в области баллистики и проектирования артиллерийских систем. Усовершенствовал методы решения задач внутренней баллистики. Профессор, д.т.н. (1939), генерал-майор инженерно-артиллерийской службы (1944). Организатор и заведующий кафедрой «Баллистика и проектирование артиллерийских систем» с 1939 по 1956 г. Действительный член Академии артиллерийских наук один из руководителей Главного артиллерийского управления РККА.

Сатель Эдуард Адамович (1885 —1968 г.г.) — доктор технических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, Герой Социалистического Труда. В МВТУ им. Баумана в 1938-39 г.г. при активном участии профессора Эдуарда Адамовича Сателя создана кафедра «Специальная технология», которая готовила специалистов в области производства стрелково-пушечного вооружения и боеприпасов. Сегодня кафедра имеет исторически сложившуюся научную школу технологии специального машиностроения, начало которой положил Э.А. Сатель.

Немцы-оружейники в Ижевске. В октябре 1946 Хуго Шмайссер и ряд известных немецких оружейных специалистов: инженер Оскар Шинк, Карл Барнитцке (бывший главный конструктор фирмы Gustlof Werke), оружейники Оскар Бетцольд, Отто Дич, Ханс-Иоахим Дич и другие получили приглашения поехать на несколько лет в СССР на Урал, для оказания «консультативной» помощи разработчикам современного стрелкового оружия (скорее всего, приглашение было «добровольно-принудительным», и отказываться не советовали). Инженерам разрешили взять с собой семьи. 24 октября 1946 г. из Зуля отправился специальный поезд, в который в Лейпциге подсели другие специалисты из Саксонии. Через две недели немецкие специалисты оказались в Ижевске и разместились в центре города в квартирах дома по адресу улица Красная, № 133 — этот дом есть и теперь. Все вернулись домой в январе 1952 года, Хуго Шмайссер и Карла Барнитцке — на полгода позже всех, 9 июня. Кстати, ижевская администрация платила г. Шмайссеру «скромную» заработную плату в размере 2000 марок в месяц.

Валентин Петрович Кавер-Камзолов (1914 г.), инженер-конструктор стрелкового оружия, заслуженный деятель науки и техники Удмуртии, лауреат премии Совета Министров СССР, уроженец Ростовской области. Окончил Ленинградский военно-механический институт (1938). Трудовая деятельность связана с предприятиями города Ижевска: заместитель главного конструктора «Ижмаша» (1940-1952), заместитель главного инженера НИТИ «Прогресс» (1960-1984), участвовал в проектировании и создании Ижевского автозавода.

Остров Хейса (Земля Франца-Иосифа, широта — 80. 37′ северная, долгота — 58. 03′ восточная, размеры — примерно 10×15 км.). Изредка встречаются полярные маки. Обсерватория «Дружная» была построена Арктическим и Антарктическим научно-исследовательским институтом (ААНИИ, С-Петербург). Первый запуск метеорологических ракет здесь был осуществлен 22 октября 1957 года. ОГМС размещена в северо-восточной части острова, на выступающем мысу Обсерваторский, у большого (300×350 м) непромерзающего до дна пресноводного озера. С началом запуска первых метеорологических ракет озеро получило название Космическое. В 1972 г. «Дружная» была переименована в обсерваторию им. Э.Т. Кренкеля, в 2001 году законсервирована в связи с произошедшим 26 сентября пожаром в служебно-жилом доме, в июне 2004 г. определено место для строительства нового служебно-жилого комплекса станции им. Кренкеля.